[hariho]

А у меня... а что у меня.
Вот, ищу работу на выходные. Потому что и деньги нужны так, что ни в сказке сказать, ни пером описать, да и находиться дома в дни, свободные от работы, не хочется. Повторяю это уже в который раз. И, возможно, моё состояние душевного омерзения приведёт к большим рабочим успехам. Ведь именно после затяжной депрессии меня повысили до заместителя. Мне было так грустно, так мерзко, так плохо, что я работал в темпе, отметающем все сомнения в необходимости такого штатного переворота.

Мои внутренние проблемы... вчера я немного их прояснил для себя благодаря Кошке. Я высказался ей по пути в Дублин, она выслушала и привела свою точку зрения. И она мне помогла. Мне действительно стало проще взглянуть на всё это со стороны и выцепить факторы, влияющие на всю эту белиберду.
Я боюсь. Я боюсь в один день проснуться и узнать, что всё, что я делаю, все мои навыки, моё мировосприятие, моё мировоззрение, всё это - ложь. Проснуться в один день и не обнаружить их. Не обнаружить Дика - это вообще особенный отдельный страх. Их нет, а воспоминания остались.
Я раньше никогда не заботился необходимостью доказывать, хотя и мог это сделать. Теперь я доказываю себе, что мои страхи - чушь, аргументирую, но это не помогает справиться с эмоциями. Мне всё равно плохо. Мне всё равно страшно. Я всё равно нервный. Грустный.
Почему вообще возникают такие сомнения? Всё пошло от отца. От отца, которого я любил пятнадцать лет чисто и искренне. От отца, который был для меня самым лучшим человеком на земле, самым близким другом. Самым-самым. Я никому не доверял так, как ему. А потом всё сломалось. Всё оказалось самой большой и длинной ложью. Всё, что происходило между нами, было враньём, работой на публику, работой на выгоду...
После такого перестают верить людям? Или нет? Но я верю...

С интересом замечаю, как моя линия жизни сокращается, линия ума удлиняется, а сами они сближаются, ознаменовав мою неуверенность в себе.
Я неуверенный. Уже почти все вокруг начали замечать, что я часто переспрашиваю в ответ на любые утверждения: "Правда?"
Ты хорошо рисуешь.
Мне понравился спектакль.
Это хорошая песня.
Ты мой близкий друг.
Я думаю, что ты прав.
Правда?
Правда?
Правда-правда-правда?
И большинство злится. А я ничего не могу с собой поделать. Не потому, что я не верю людям и их словам, нет! Я себе не верю. В себя не верю. И это, на самом деле, гораздо хуже, чем не верить людям.

Успеть допить белхеван до того, как придётся сбежать. Да, я просто нагло сбежал, когда мы сидели в Дублине с Кошкой и Никанором. Нахрена просто ехаться по моим больным местам, если это средство снятия масок? Каких... каких, к едрени фени, масок? Или так здорово наблюдать, как твой друг или человек, который считает тебя по крайней мере другом, внутренне переживает и страдает? Я и без того схожу с ума от происходящего дома. Я рано ухожу, поздно возвращаюсь, я неистово работаю, много курю и совсем не плачу, хотя иногда так хочется... так хочется расплакаться!
Я сбегаю в себя, сажусь вглубь, забиваюсь в угол, поджимаю хвост и невнятно ворчу, дыбя шерсть. Дик остаётся снаружи и отстранённо слушает разговор. Они с Никанором не друзья. Они, на самом деле, очень интересно общаются. И мне крайне любопытно за этим наблюдать. Поэтому я, искушённый, всё же подглядываю.
Я даже не знаю, какие слова можно подобрать, чтобы описать их общение. Дик смеётся, когда Кошка предлагает Никанору его радовать. Кошка знает, как это делать - радовать Дика. Они очень похожи, они понимают друг друга чуть больше, чем это могут делать остальные. Лису достаточно спокойно рядом с ней, пока это общение действительно спокойно и не перегружено излишними личностными переживаниями. И я радуюсь, искренне радуюсь, когда такое действительно удаётся. Потому что я знаю Лиса... знаю, каким он может быть - чутким, раним, заботливым, тёплым. Его тепло - оно действительно очень многого стоит. Я знаю, на что он готов ради того, кого любит. Я знаю и, вспоминая об этом, о его умении отдать за человека жизнь, чувствую, как мне хочется расплакаться от переполняющего сочувствия, печали, тоски и скорби, застывшей в его глазах. И при всё при этом я знаю насколько он ненавязчив. Эта скромность. эта деликатность, это терпение и спокойствие, понимание и тихая забота, молчаливое переживание... хотя бы то, что теплится по отношению к Альту. Мне больно на это смотреть. Мне грустно.
Я злюсь и сижу в углу, подслушиваю, тихо хихикаю, когда Книжник умудряется парой предложений разложить по местам целую дискуссию. Никогда не понимал, как это у него получается. Он сам и не знает. Это просто есть. Пожалуй, так воспринимать правильнее всего.
Я посмеиваюсь и замолкаю. Мне на самом деле приятно, что за меня заступились, но выходить я больше не намерен. Не потому, что такая прям обида, нет. Просто не хочется.
Лис замечает меня, я вижу, как он поворачивает ко мне голову и спрашивает, выйду ли я.
- Нет, - бурчу я, и он больше не переспрашивает.
Звонок от матери. Я опять нервничаю.
- Тебе нужно перестать так это воспринимать. Вся эта твоя нервозность от восприятия и не более того. А в твоих переживаниях подобного рода нет ни капли смысла.
- Хочешь сказать, что мне нужно оставаться непринуждённым и плевать на реакции?
- Да, - я задумался, - Или какой смысл ты видишь в этих переживаниях?
- Да никакого... в общем-то. Они просто проходят, потом снова появляются... и всё. Ничего не меняется, - неохотно выстраиваю я умозаключение.
- Вот именно. Ты только себя нервируешь, - я вздыхаю. Прав. Как всегда прав.
- Но я не хочу с ней говорить, - капризничаю я и хнычу, слушая своё эхо, раздающееся внутри тела, в самой его глубине.
- Придётся. Не мне же это делать. Тогда мы с твоей матерью обязательно поругаемся и лучше ситуация не станет.
- Мда, тут даже слов не надо. Одного твоего выражения лица хватит, - я улыбаюсь. Он тепло улыбается в ответ, прикрыв веки. И становится чуть спокойнее. И немного... самую малость увереннее.