Am C F
Hочь унесла тяжелые тучи,
Dm G Am
Hо дни горьким сумраком полны
Мы расстаемся - так будет лучше
Вдвоем нам не выбраться из тьмы...

F G Am
Припев: Я любил и ненавидел
Hо теперь душа пуста
F G Em Am
Все исчезло, не оставив и следа
F G D (Dm)
И не знает боли в груди осколок льда...

Я помню все, о чем мы мечтали
Hо жизнь не для тех, кто любит сны
Мы слишком долго выход искали
Hо шли бесконечно вдоль стены...

Припев

Пусть каждый сам находит дорогу -
Мой путь будет в сотню раз длинней
Hо не виню ни черта, ни Бога
За все заплатить придется мне

@темы: Аккорды

---

Ах, ребят, как я люблю свой фандом. Я где-то уже разглагольствовал по этому поводу, но снова поднимать эту тему в записях не хочу. А описывать заново... нет, это слишком сложно. Понять меня сможет только тот, у кого тоже есть такой фандом. С детства. С которым он растёт и живёт. И продолжает жить по сей день.

@темы: Ёжики, Красота да и только, Видео

---

Сегодня я наткнулся - именно что наткнулся - во сне на Накса. Я не знаю, как так получилось. А впрочем, чего удивляться? У меня всегда так - хожу и ищу неделями не могу найти. А искать перестану как на тебе, да и столкнусь. Пора давно усвоить этот принцип, но что-то не получается. По этой причине я никогда не умею по просьбе кого взять так и прийти в сон. Так взять и встретиться вот просто. Это получается спонтанно и не запланировано. И подчас в несколько неудачные моменты, как сегодня ночью.
А сегодня меня жутко доставал кот. Я просыпался чуть ли не каждый час и спал очень плохо. Каждый раз, засыпая, я видел новый сюжет. Мозг предоставлял мне уйму различных приключений. Просыпаясь, я знал, что уже не вернусь к брошенной истории. Иногда было жаль. В основном занимательно и интересно. Но в какой-то момент я ощутил себя ежом, совершенно не занятым никакими сюжетами и приключениями, которые мне дарит обычно мозг. Я стоял посреди городской улицы, хотя, скорее, это была окраина города. Люди ходили, машины ездили, всё как обычно. Ничего странного.
Я предоставлен сам себе. А это могло значить только одно - сейчас я нахожусь не в собственном сне, порождённым моим сознанием, а за его пределами. В пространстве общем для перемещения наших разумов, их столкновения и просто образов, слоняющихся без реальной человеческой основы. Большинство людей составляло именно они.
Что ж... я пожал плечами. Погуляем.
Материализовав рядом с собой велосипед, я сел на него и шустро погнал по улицам, наслаждая потоками ветра, бьющими в лицо и развивающими иглы.
Я направился к дому. Тому дому, в котором мы с Наксом снимали квартиру на неделю. Тут нет понятия о пространстве - я хочу туда идти - я оказываюсь там.
Заворачиваю во двор и понимаю, что дорого размыта водой. Как и тогда, когда мы приехали. Сейчас велосипед занесёт. а мне будет бобо.
Резко развернув велосипед боком, я затормозил. Огляделся, слез и зашагал вглубь двора. К тому самому креслу, что там стоит. Небольшой мысленный импульс и кресло преобразуется в более чистое и комфортабельное. Рухнув в него, я достаю из кармана телефон, проверяю сообщения и пишу Наксу. Отправив сообщение, я поднимаю голову и вижу, как во двор, с телефоном в руках и набирая сообщение, заходит угадайте кто. Я ошарашенно смотрю на него, пока тот идёт мимо и не замечает меня. Я медленно откладываю телефон в карман. Накс поднимает голову и становится в ступоре, заметив меня.
Шок прошёл быстро. Вскочив с кресла, я резко и крепко обнял его, прижимая к себе и не желая отпускать.
- Блин! Как ты! Как ты здесь... ты просто шёл мимо?! - я бормочу ему в плечо, пытаясь насладиться временной близостью и теплом его тела, пока очередной возглас кота не разбудил меня.
Кстати о котах.
Отлипнув от плеча, я заглядываю ему в глаза и начинаю быстро объяснять.
- Слушай, ты сейчас в ОСе. И я тоже. Понимаешь? Я реальный. Запомни это! А хотя... - я улыбаюсь и снова обнимаю его, - Ты всё равно не запомнишь.
Я стараюсь обнимать его как можно крепче и дольше. Он тихо смеётся.
- Я постараюсь, сладкий.
- Сейчас кот придёт наверняка, орать под дверью будет, - знаю я, закон подлости же, - Меня в любой момент может отсюда вырвать, - и поэтому я не отпускаю его и обнимаю. Обнимаю и обнимаю. Разумеется, идиллия продлилась недолго. Скоро я начал слышать Сору и почувствовал, как прикосновение становится всё менее ощутимым, а образы засветляются.
- Арррг, ну так всегда! - я крепче цепляюсь за Накса, но понимаю, что толку от этого никакого не будет. И вот передо мной зал и пустой потолок. А под дверью орёт кот. Сейчас кто-то сильно огребёт.
- Твою мать, Сора...

@темы: Сны

---

Детские страхи

Ваше имя Ты боишься... зеркал

все гадания на aeterna.qip.ru

Фак, как они узнали...
Что ж. Будем сегодня честными с собой и со всеми. Я не боюсь зеркал. Я боюсь отражения. И, пожалуй, не всем здесь дано знать, почему. А те, кто знают, благоразумно смолчат.

---

- Могут те, кто имеет неограниченную власть, такие как Вы, обладать мужеством? Если кто-то вступает в борьбу с гарантированной победой, разве можно назвать его храбрецом?
- Вы назвали меня трусом? (с)

@темы: Задрот

---

Читаю Гюго "Человек, который смеётся". Вот есть же такие книги, которые в определённый момент просто захлопывешь от шока, а не от того, что надоело читать. Философ Урсус жутко напоминает мне Финитевуса. Он очаровательно ворчит, ругается, плюётся на мир и на составляющее его, рассуждает, продолжая выказывать своё недовольство, но при том делая доброе дело. И это очаровательно вдвойне. Я уже жутко полюбил его, несмотря на то, какой он вредный и грубый. Полюбил этого мальчика и девочку - двух невинных и оставленных детей. И жутко переживаю за них и за то, что будет с ними дальше. Урсус не сможет содержать их или прокормить. Интерес гложет меня.
А здесь... здесь я оставлю огрызок из главы, который произвёл на меня самое глубокое впечатление.

Глава V
Причуды мизантропа

Какой-то странный, пугающий скрежет донесся до него из темноты.
Тут было от чего попятиться назад. Однако он пошел вперед.
Тому, кого удручает безмолвие, приятно даже рычание.
Эта свирепо разверстая пасть ободрила его. Угроза сулила какой-то выход. Здесь, неподалеку, было живое, не погруженное в сон существо, хотя бы и дикий зверь. Он пошел в ту сторону, откуда доносилось рычание.
Он повернул за угол и при мертвенно-тусклых отсветах снега увидел какое-то темное сооружение, приютившееся у самой стены: не то повозку, не то хижину. Оно стояло на колесах, — значит, повозка. Но у него была крыша, как у дома, — значит, людское жилье. Над крышей торчала труба, из трубы шел дым. Дым был красноватого цвета, что свидетельствовало о жарко горящем очаге. Петли, приделанные снаружи на стене, указывали на то, что здесь устроена дверь, а сквозь четырехугольное отверстие в середине двери виден был свет, горевший в хижине. Ребенок подошел ближе.
Существо, издававшее рычание, почуяло его. Когда он приблизился к повозке, угрожающие звуки стали еще яростнее. Это уже было не глухое ворчанье, а громкий вой. Он услыхал лязг натянувшейся цепи, и внезапно между задними колесами повозки, под самой дверью, блеснул двойной ряд острых белых клыков.
В ту же минуту, как между колесами показалась звериная морда, в четырехугольное отверстие двери просунулась чья-то голова.
— Молчать! — крикнула голова.
Вой прекратился.
Голова спросила:
— Есть тут кто-нибудь?
Ребенок ответил:
— Да.
— Кто?
— Я.
— Ты? Кто ты? Откуда ты?
— Я устал, — сказал ребенок.
— А который теперь час?
— Я озяб.
— Что ты там делаешь?
— Я голоден.
Голова возразила:
— Не всем же быть счастливыми, как лорды. Убирайся прочь!
Голова скрылась. Форточка захлопнулась.
Ребенок опустил голову, прижал к себе спящую малютку и собрал последние силы, чтобы снова тронуться в путь. Он уже отошел на несколько шагов от возка.
Но в то самое время, как закрылась форточка, распахнулась дверь, и опустилась подножка. Голос, только что говоривший с мальчиком, сердито окликнул его из глубины возка:
— Ну, что ж ты не входишь?
Ребенок обернулся.
— Входи же, — продолжал голос. — И откуда это еще взялся на мою беду такой негодяй? Голоден, озяб, а входить не хочет.
Ребенок, которого одновременно прогоняли и звали, стоял не двигаясь.
Голос продолжал:
— Говорят тебе, входи, бездельник!
Мальчик, наконец, решился и уже занес ногу на первую ступеньку лестницы.
Но в эту минуту под тележкой послышалось рычанье.
Он отступил. Из-под возка опять показалась разинутая пасть.
— Молчать! — крикнул человеческий голос.
Пасть исчезла. Рычанье прекратилось.
— Влезай! — продолжал человек.
Ребенок с трудом поднялся по трем ступенькам лестницы. Его движениям мешала девочка, которую он держал на руках; она вся закоченела, хотя так плотно была закутана в куртку, что ее совсем не было видно: это был какой-то бесформенный сверток.
Одолев все три ступеньки, мальчик остановился на пороге.
В домике не горело ни одной свечи — вероятно, из нищенской экономии. Он был освещен лишь красноватым отблеском, вырывавшимся из дверцы чугунной печки, где потрескивал торф. На печке стояла дымившаяся миска и горшок, в котором, невидимому, готовилось какое-то кушанье. От него шел приятный запах. Все убранство домика состояло из сундука, скамьи и подвешенного к потолку незажженного фонаря. По стенам, на подставках, было укреплено несколько полок и вбит ряд крюков, на которых висела разная утварь. На полках и отдельно, на гвоздях, поблескивала стеклянная и медная посуда, перегонный куб, колба, похожая на сосуд для плавления воска, и множество странных предметов, назначения которых ребенок не мог себе объяснить и которые составляют кухню химика. Домик имел продолговатую форму; печь помещалась в самой глубине. Это была даже не клетушка, а деревянный ящик не слишком больших размеров. Снаружи домик был освещен снегом сильнее, чем изнутри — печкой. Полумрак, наполнявший каморку, скрадывал все очертания. Тем не менее благодаря отсвету пламени можно было прочитать на потолке слова, написанные крупными буквами: "Урсус, философ".
В самом деле, ребенок очутился в жилище Гомо и Урсуса. Рычание, которое мы только что слышали, было рычанием Гомо, а голос — голосом Урсуса.
Переступив порог, ребенок увидел около печки высокого пожилого мужчину, худощавого и гладко выбритого; он был одет во что-то серое и стоял, упираясь лысым черепом в самый потолок. Человек этот не мог приподняться на носки: каморка была высотою как раз в его рост.
— Входи, — сказал человек. Это был Урсус.
Ребенок вошел.
— Узелок положи вон туда.
Ребенок, боясь испугать и разбудить малютку, бережно опустил на сундук свою ношу.
Мужчина продолжал:
— Что это ты так осторожно кладешь? Мощи там у тебя, что ли? Уж не боишься ли ты разорвать свое тряпье? Ах, мерзкий бездельник! В такой час слоняться по улицам! Кто ты? Отвечай! Впрочем, не надо никаких разговоров! Сперва проделаем самое неотложное: ты прозяб, ступай погрейся.
И, взяв мальчика за плечи, он толкнул его к печке.
— Ну и промок же ты! Ну и замерз же ты! И в таком-то виде ты смеешь являться в чужой дом? Ну-ка, сбрасывай поскорее с себя всю эту ветошь, негодяй!
И с лихорадочной поспешностью он одной рукой сорвал с него лохмотья, которые от одного прикосновения рвались на клочья, а другою снял с гвоздя мужскую рубашку и вязаную фуфайку.
— Ну, напяливай на себя!
Выбрав из вороха тряпок шерстяной лоскут, он принялся растирать перед огнем руки и ноги нагого, остолбеневшего от неожиданности и близкого к обмороку ребенка, которому в эту минуту блаженного тепла показалось, что он попал на небо. Растерев мальчику все тело, человек ощупал его ступни.
— Ну, кощей, ничего у тебя не отморожено. А я-то, дурень, боялся, не отморозил ли он себе передние или задние лапы! На этот раз ты еще не калека! Одевайся!
Ребенок натянул на себя рубашку, а поверх нее старик накинул на него фуфайку.
— Теперь…
Он пододвинул ногою скамью, толкнул на нее ребенка и пальцем показал на миску, от которой шел пар. В этой миске ребенку снова явилось небо, на этот раз в виде картошки с салом.
— Раз голоден, так ешь!
Достав с полки черствую горбушку хлеба и железную вилку, он протянул их ребенку; тот не решался взять.
— Уж не прикажешь ли накрыть для тебя стол? — заворчал мужчина.
И он поставил миску мальчику на колени.
— Лопай все это!
Голод взял верх над изумлением. Ребенок принялся за еду. Бедняжка не ел, а пожирал убогую снедь. В каморке слышался веселый хруст жестких корок, которые он уплетал. Хозяин ворчал:
— И куда это ты торопишься, обжора! Ну и жаден же, негодяй! Эти голодные канальи едят так, что тошно становится. То ли дело лорды: любо посмотреть, как они кушают. Мне случалось видеть герцогов за столом. Они совсем ничего не едят; вот что значит благородное воспитанта. Правда, они пьют… Ну, ешь до отвала, поросенок!
Голодное брюхо к ученью глухо; ругательства, которыми хозяин осыпал своего гостя, не производили на него особого впечатления, тем более что они явно противоречили той доброте, которую проявил к нему Урсус. К тому же все внимание ребенка было всецело поглощено двумя желаниями: согреться и поесть.
Продолжая негодовать, Урсус между тем ворчал себе под нос:
— Я видел, как ужинал сам король Иаков; это было в Банкетинг-Хаузе, где по стенам висят картины знаменитого Рубенса; его величество даже не притронулся ни к чему. А этот нищий знай набивает себе живот! Недаром "живот" и "животное" — слова одного корня. И дернула же меня нелегкая забраться в этот Уэймет, чтоб ему провалиться! С самого утра ничего не продал, краснобайствовал перед снегом, играл на флейте для урагана, не заработал ни одного фартинга, а вечером тут как тут — нищие! Ну и гнусный край! Только и знаешь, что с дураками прохожими состязаться, кто кого надует! Они стараются отделаться от меня жалкими грошами, а я стараюсь всучить им какое-нибудь целительное снадобье. Но сегодня, как назло, — ничего, решительно ничего! Ни одного болвана на перекрестке, ни одного пенни в кассе! Ешь, исчадие ада! Уплетай за обе щеки, грызи, глотай! Мы живем в такое время, когда ничто не может сравниться с наглостью лизоблюдов. Жирей на мой счет, паразит! Это не голодный ребенок, а людоед! Это не аппетит, а звериная жадность. Тебя, видно, разъедает изнутри какая-то зараза. Кто знает? Уж не чума ли? У тебя чума, разбойник? Что, если она перебросится на Гомо? Ну нет, подыхай один, подлое отродье, не хочу я, чтоб умер мой волк. Однако я и сам проголодался. Надо прямо сказать, пренеприятный случай. Сегодня я проработал до глубокой ночи. Бывают такие обстоятельства в жизни, когда человеку нужно что-нибудь до зарезу. Нынче вечером мне во что бы то ни стало надо было поесть. Сижу я здесь один, развел огонь; всего-то припасов у меня две картошки, горбушка хлеба, ломтик сала да капля молока; ставлю я все это подогреть и думаю: ладно, попробую как-нибудь этим насытиться. Трах! Надо же было, чтобы этот крокодил свалился мне на голову! Ни слова не говоря, становится между мной и моей пищей. И вот в моей трапезной хоть шаром покати! Ешь, щука, ешь, акула! Хотелось бы знать, во сколько рядов зубы у тебя в пасти? Жри, волчонок! Нет, беру это слово назад — из уважения к волкам. Глотай мой корм, удав! Работал, работал, а в желудке пусто, горло пересохло, в поджелудочной железе боль, все кишки свело; трудился до поздней ночи — и вот моя награда: смотрю, как ест другой. Что ж, так и быть, разделим ужин пополам. Ему — хлеб, картошка и сало, мне — молоко.
В эту минуту каморка огласилась протяжным и жалобным криком. Урсус насторожился.
— И еще кричишь, мошенник? Чего ты орешь?
Мальчик повернулся к нему. Было очевидно, что кричит не он. Рот у него был полон.
Крик не прекращался.
Урсус направился к сундуку.
— Да это твой сверток орет! Долина Иосафата! Вот уж и свертки стали горланить. Чего это он раскаркался?
Он развернул куртку. Из нее показалась головка младенца, надрывавшегося от крика.
— Это еще кто там? — спросил Урсус. — Что это такое? Еще один! Этому конца не будет! Караул! В ружье! Капрал, взвод вперед! Вторичная тревога! Что это ты мне принес, бандит! Разве ты не видишь, что она хочет пить? Значит, надо ее напоить. Ничего не поделаешь, придется, видно, остаться и без молока.
Он выбрал из кучи хлама, лежавшего на полке, несколько ветошек, губку и пузырек, продолжая все время яростно ворчать:
— Проклятый край!
Потом осмотрел малютку.
— Девчонка. Можно по визгу узнать. Эта тоже насквозь промокла.
Он сорвал с нее, так же как с мальчика, тряпье, в которое она была укутана, и завернул ее в обрывок грубого толста, дырявый, но чистый и сухой. Внезапное и быстрое переодевание окончательно растревожило малютку.
— Ну и мяучит! Пощады нет! — промолвил он.
Он откусил зубами продолговатый кусок губки, оторвал от тряпки четырехугольный лоскут, вытянул из него нитку, снял с печки горшок с молоком, перелил молоко в пузырек, наполовину воткнул губку в горлышко, прикрыл ее лоскутом, обвязал холст ниткой, приложил пузырек к щеке, чтобы убедиться, что он не слишком горяч, и взял подмышку спеленутого младенца, продолжавшего неистово кричать.
— На, поужинай, негодная тварь! Вот тебе соска!
И он сунул ей в рот горлышко пузырька.
Малютка стала с жадностью сосать.
Он поддерживал склянку в наклонном положении, продолжая ворчать:
— Все они на один образец, негодные! Как только преподнесешь, чего им хочется, так и замолкают.
Малютка глотала молоко так торопливо и с такой жадностью впилась в искусственную грудь, протянутую ей этим ворчливым провидением, что закашлялась.
— Да ты захлебнешься, — сердито буркнул Урсус. — Смотри-ка, тоже обжора хоть куда!
Он отнял у нее губку, выждал, пока прошел кашель, затем снова сунул ей в рот пузырек, говоря:
— Соси, дрянь ты этакая!
Тем временем мальчик положил вилку. Он смотрел, как малютка сосет молоко, и забыл о еде. За минуту до этого, когда он утолял свой голод, в его взгляде было только удовлетворение; теперь же этот взгляд выражал признательность. Он смотрел на возвращавшуюся к жизни малютку. Окончательное воскрешение девочки, вырванной из объятий смерти, исполнило его взор неизъяснимо радостным блеском. Урсус продолжал сердито ворчать сквозь зубы. По временам мальчик поднимал на него глаза, влажные от слез: бедное создание, хоть его и осыпали руганью, было глубоко растрогано, но не умело выразить словами волновавших его чувств.
Урсус гневно накинулся на него:
— Будешь ты есть, наконец!
— А вы? — дрожа всем телом, спросил ребенок, в глазах которого стояли слезы. — Вам ничего не останется?
— Ешь все, говорят тебе, дьявольское отродье! Здесь и тебе одному еле хватит, если для меня было мало.
Ребенок взял вилку, но не решался есть.
— Ешь! — заорал Урсус. — При чем тут я? Кто тебя просит заботиться обо мне? Говорю тебе, ешь все, босоногий причетник Безгрошового прихода! Раз ты попал сюда, так надо есть, пить и спать. Ешь, не то я вышвырну тебя за дверь вместе с твоей негодницей.
Услышав эту угрозу, мальчик снова принялся за еду. Ему не пришлось слишком много трудиться, чтобы уничтожить то, что еще оставалось в миске.
Урсус пробормотал:
— Постройка не из важных: от окон так и несет холодом.
В самом деле, оконце в двери было разбито не то от тряски, не то камнем шалуна. Урсус залепил дыру бумагой, но она отставала. Через это отверстие проникал холодный ветер.
Урсус присел на самый край сундука. Малютка, которую он, обхватив обеими руками, держал у себя на коленях, с наслаждением сосала свою соску, впав в то состояние блаженной дремоты, в котором находятся херувимы перед ликом божьим и младенцы у материнской груди.
— Наелась, — промолвил Урсус.
И прибавил:
— Проповедуйте-ка после этого воздержание!
Ветром сорвало со стекла наложенную Урсусом заплатку; клочок бумаги, взлетев на воздух, закружился по всей каморке, но такой пустяк не мог отвлечь внимания детей от занятия, возвращавшего их обоих к жизни.
Пока девочка пила, а мальчик ел, Урсус продолжал брюзжать:
— Пьянство начинается с пеленок. Стоит ли после этого быть епископом Тиллотсоном и метать громы и молнии на пьяниц! Вот отвратительный сквозняк! Да и печка того гляди развалится. Такой дым, что глаза ест. Не сладить ни с холодом, ни с огнем. Да и темновато. Эта тварь злоупотребляет моим гостеприимством, а я еще не разглядел его рожи. Да, до роскоши здесь далеко. Клянусь Юпитером, я умею ценить утонченное пиршество в теплом зале, где тебя не продувает насквозь. Я изменил своему призванию: я рожден для чувственных удовольствий. Величайший из мудрецов — Филоксен: он выразил желание иметь журавлиную шею, чтобы подольше наслаждаться хорошей трапезой. Сегодня ни гроша не заработал! За весь день ничего не продал! Катастрофа. Пожалуйте, горожане, слуги, мещане, вот лекарь и вот лекарства! Напрасно стараешься, старина. Убери-ка свою аптеку. Здесь все здоровы. Что за проклятый город, где нет ни одного больного! Одни лишь небеса страдают поносом. Вон какой снег! Анаксагор учил, что снег черного цвета. Он был прав: холод — это чернота. Лед — это ночь. Ну и вьюга! Представляю себе, как приятно сейчас в море. Ураган — это хоровод дьяволов, это бешеная свистопляска вампиров, все они скачут галопом и кувыркаются у нас над головой. Они мелькают в тучах: у одного — хвост, у другого — рога, у третьего вместо языка во рту пламя, у этого — крылья с когтями, у того — брюхо лорд-канцлера, а вон у того — башка академика. Каждого из них можно распознать по особому, им одним издаваемому звуку. Что ни порыв ветра, то новый адский дух; слышишь и видишь в одно и то же время, ибо этот грохот принимает зрительные формы. Черт возьми, а ведь в море, наверно, есть люди! Друзья мои, управляйтесь с бурей как-нибудь без меня, а мне и самому-то нелегко управиться с жизнью. Что я вам, содержатель харчевни, что ли? С какой это стати ко мне прут путешественники? Всемирная нужда перехлестывает через порог моего убогого жилища. Омерзительные брызги человеческой нищеты летят прямо ко мне в хижину. Я жертва алчности всяких проходимцев. Я их добыча. Добыча околевающих с голоду. Зима, ночь, картонный домишко, под ним — несчастный друг; снаружи со всех сторон — буря, в каморке — картошка, жалкий огонь в печке, попрошайки, ветер, свистящий во все щели, ни гроша в кармане и впридачу — свертки, которые вдруг начинают выть. Разворачиваешь его, а там — маленькая нищенка! Ну и жизнь! Не говоря уже о том, что здесь налицо явное нарушение закона. Ах ты, бродяга, гнусный карманник, преступный недоносок! Шатаешься по улицам после того, как погасили огни. Если бы наш добрый король узнал об этом, он мигом законопатил бы тебя в какое-нибудь подземелье, чтобы проучить как следует: шутка ли сказать, молодчик прогуливается по ночам со своей девицей! В пятнадцатиградусный мороз без шапки и босиком! Да ведь это запрещено, на сей счет существуют особые правила и указы, мятежник ты этакий! Ты разве не знаешь, что все бродяги подлежат наказанию, тогда как благонамеренные люди, имеющие свои дома, пользуются охраной и покровительством закона: недаром же короли — отцы народа. Я, например, человек оседлый! Если бы тебя поймали, тебя выпороли бы кнутом на площади, и отлично бы сделали. В благоустроенном государстве нужен порядок. Напрасно я сразу же не донес на тебя констеблю. Но так уж я создан: знаю, что хорошо, а поступаю дурно. Ах ты, мерзавец! Явился ко мне в таком виде! Я и не заметил сперва, сколько снегу ты нанес. А теперь все растаяло. Лужи во всех углах. Настоящее наводнение. Придется сжечь уйму угля, чтобы осушить это озеро. А уголь-то стоит двенадцать фартингов мерка! Как же мы поместимся втроем в этой хибарке? Кончено, отныне я завожу у себя питомник — в моих руках будущее всей английской голи, которую мне придется вскармливать на свой счет. Моим занятием, обязанностью и назначением в жизни будет воспитание недоносков великой мошенницы — нищеты, наведение лоска на малолетних висельников, превращение молодых плутов в философов! И подумать только, что если бы меня тридцать лет кряду не объедали такие твари, как эти, я был бы богачом, Гомо нагулял бы жиру, у меня был бы врачебный кабинет со всякими диковинками и хирургическими инструментами, как у доктора Лайнекра, хирурга короля Генриха Восьмого, с чучелами разных зверей, египетскими мумиями и тому подобным. Я был бы членом Докторской коллегии, имел бы право пользоваться библиотекой, выстроенной в тысяча шестьсот пятьдесят втором году знаменитым Гарвеем, и работал бы под стеклянным куполом, откуда открывается вид на весь Лондон. Я мог бы продолжать заниматься вычислением солнечных затмений и доказал бы, что от этого светила исходит неуловимый глазом пар. Таково мнение Иоганна Кеплера, который родился за год до Варфоломеевской ночи и был придворным математиком императора. Солнце — это очаг, который иногда дымит, как моя печка. Она не лучше солнца. Да, я нажил бы себе состояние, был бы совсем другим человеком — не пошляком, унижающим достоинство науки на всех перекрестках. Народ не заслуживает, чтобы его просвещали, ибо народ — это сборище безумцев обоего пола, беспорядочная смесь возрастов, нравов, общественных положений, чернь, которую мудрецы всех времен открыто презирали, сумасбродство и ярость которой справедливо ненавидят даже самые умеренные из них. Ах, мне надоело все на свете! С такими чувствами долго не проживешь. Говорят, что жизнь человеческая коротка. А я уже ею сыт по горло. Чтобы мы не впали в полное отчаяние, чтобы заставить нас добровольно влачить это глупое существование, чтобы мы не воспользовались великолепным случаем повеситься на первой попавшейся веревке и гвозде, природа нет-нет да и прикинется, будто она не прочь и позаботиться о человеке, — я не говорю об этой ночи. Она, эта угрюмая природа, взращивает хлебные колосья, наливает соком виноград, заставляет петь соловья. Порою луч зари или стакан джина вызывает у нас обманчивые мечты о счастье. Узенькая полоска добра окаймляет огромный саван зла. Наша судьба целиком соткана дьяволом, а бог только подшил рубец. Ах ты, воришка: пока я тут разглагольствовал, ты проглотил весь мой ужин!
Между тем у малютки, которую он осторожно держал на руках и, несмотря на высказываемое негодование, старался не беспокоить, начинали смыкаться глазки — знак того, что она вполне удовлетворена. Взглянув на пузырек, Урсус буркнул:
— Все вылакала, бессовестная!
Поддерживая крошку левой рукой, он встал, приподнял правой рукой крышку сундука и извлек оттуда медвежью шкуру, которую он, как помнит читатель, называл своей "настоящей шкурой".
Проделывая все это, он искоса поглядывал на другого ребенка, еще занятого едой.
— Туго придется мне, если надо будет кормить этого обжору. Это будет подлинный солитер во чреве моего промысла.
Свободной рукой он старательно разостлал медвежью шкуру на сундуке, помогая себе локтем другой руки и следя за каждым своим движением, чтобы не потревожить засыпавшую малютку. Затем положил ее на мех, поближе к огню.
Покончив с этим, он поставил пустой пузырек на печку и воскликнул:
— Смерть как хочется пить!
Заглянув в горшок, где оставалось еще несколько глотков молока, он поднес этот горшок к губам. Но в эту минуту его взгляд упал на девочку. Он поставил горшок обратно на печку, взял пузырек, вылил в него остатки молока, снова вложил губку в горлышко, обернул ее лоскутком и завязал ниткой.
— А все-таки хочется и есть и пить, — продолжал он.
И прибавил:
— Когда нет хлеба, пьют воду.
За печкой стоял безносый кувшин.
Он взял его и подал мальчику.
— Пей!
Ребенок напился и снова принялся за еду.
Урсус схватил кувшин и поднес его ко рту. Вода в нем, благодаря соседству в печкой, нагрелась неравномерно. Он сделал несколько глотков и скорчил гримасу.
— О ты, якобы чистая вода, ты похожа на мнимых друзей. Сверху ты теплая, а на дне — холодная.
Между тем мальчик покончил с ужином. Миска была не только опорожнена: она была вылизана дочиста. О чем-то задумавшись, мальчик подбирал и доедал последние крошки хлеба, упавшие к нему на колени.
Урсус повернулся к нему.
— Это еще не все. Теперь потолкуем. Рот дан человеку не только для того, чтобы есть, но и для того, чтобы говорить. Ты согрелся, нажрался и теперь смотри, животное, берегись: тебе придется отвечать на мои вопросы. Откуда ты пришел?
Ребенок ответил:
— Не знаю.
— Как это не знаешь?
— Сегодня вечером меня оставили одного на берегу моря.
— Ах, негодяй! Как же тебя зовут? Хорош гусь, если от него даже родители отказались.
— У меня нет родителей.
— Ты должен считаться с моими вкусами: имей в виду, что я терпеть не могу вранья. Раз у тебя есть сестра, значит есть и родители.
— Она мне не сестра.
— Не сестра?
— Нет.
— Кто же она такая?
— Эту девочку я нашел.
— Нашел?
— Да.
— Где? Если ты лжешь, я тебя убью.
— На мертвой женщине в снегу.
— Когда?
— Час тому назад.
— Где?
— В одном лье отсюда.
Урсус сурово сдвинул брови, что характерно для философа, охваченного волнением.
— Так эта женщина умерла? То-то счастливица. Надо ее так и оставить в снегу. Ей там хорошо. А где ж она лежит?
— Как идти к морю.
— Ты переходил мост?
— Да.
Урсус открыл форточку в задней стене и посмотрел, что делается на дворе. Погода нисколько не стала лучше. Все так же падал густой, наводивший уныние снег.
Он захлопнул форточку.
Подойдя к разбитому стеклу, он заткнул дыру тряпкой, подбросил в печку торфу, разостлал как можно шире медвежью шкуру на сундуке, взял лежавшую в углу толстую книгу, пристроил ее в изголовье вместо подушки и положил на нее головку уснувшей малютки.
Затем повернулся к мальчику:
— Ложись сюда.
Ребенок послушно растянулся во всю длину рядом с девочкой. Урсус плотно закутал обоих детей в медвежью шкуру и подоткнул ее края им под ноги.
Он достал с полки и надел на себя холщовый пояс с большим карманом, в котором, вероятно, были хирургические инструменты и склянка со снадобьями.
Потом отцепил висевший над потолком фонарь, зажег его. Фонарь был потайной. Свет от него не падал на лица детей.
Урсус приоткрыл дверь и, уже стоя на пороге, сказал:
— Я ухожу. Не бойтесь. Я скоро вернусь. Спите.
Спуская подножку, он позвал:
— Гомо!
Ему ответило ласковое ворчание.
Урсус с фонарем в руке сошел вниз, подножка поднялась, дверь снова закрылась. Дети остались одни.
Снаружи донесся голос Урсуса; он спрашивал:
— Мальчик, съевший мой ужин, ты еще не спишь?
— Нет, — ответил ребенок.
— Ну так вот: если она заревет, дай ей остальное молоко.
Послышался лязг отвязываемой цепи и постепенно удалявшийся шум шагов человека и зверя.
Несколько минут спустя дети спали глубоким сном.
Их дыхание смешалось, и в этом была неизъяснимая чистота. Реявшие над ними детские сны перелетали от одного к другому, под закрытыми веками их глаза, быть может, сияли звездами; если слово "супруги" в этом случае будет допустимо, то они были супругами в том смысле, в каком могут быть ими ангелы. Такая невинность в таком мраке жизни, такая чистота объятий, такое предвосхищение небесной любви возможно только в детстве, и все, что есть на свете великого, меркнет перед величием младенцев. Из всех бездн это самая глубокая. Ни чудовищный жребий висевшего на цепи мертвеца, ни бешеное неистовство, с которым разъяренный океан топит корабль, ни белизна снега, заживо погребающего человека под своей холодной пеленой, — ничто не может сравниться с трогательным зрелищем божественного соприкосновения детских уст, которое не имеет ничего общего с поцелуем. Быть может, это обручение? Быть может — предчувствие роковой развязки? Над этими спящими детьми нависло неведомое. Это зрелище очаровательно. Но кто знает — не страшно ли оно? Сердце невольно замирает. Невинность выше добродетели. Невинность — плод святого неведения. Они спали. Им было спокойно. Им было тепло. Нагота их прижавшихся друг к другу тел была так же целомудренна, как их невинные души. Они были здесь как в гнездышке, повисшем над бездной.

Глава VI
Пробуждение

День начинался зловещей хмурью. В каморку проник бледный, печальный свет. Занялась ледяная заря. Белесоватые ее лучи постепенно обрисовывали угрюмые очертания предметов, ночью казавшихся призраками, но не разбудили детей; они продолжали спать, прижавшись друг к дружке. В каморке было тепло. Слышно было дыхание спящих детей; оно напоминало ровные всплески двух чередующихся волн. Ураган затих. Рассвет неторопливо захватывал одну полосу небосвода за другой. Созвездия гасли, как потушенные свечи. Только несколько крупных звезд упорно продолжали мерцать. С моря доносился бесконечный, глухой, протяжный гул.
Печка не совсем еще потухла. Утренние сумерки постепенно переходили в дневной свет. Мальчик спал не так крепко, как девочка. Он и во сне, казалось, бодрствовал над нею и охранял ее. Как только первый яркий луч проник в окно, он открыл глаза. До окончательного своего пробуждения ребенок обычно бывает некоторое время погружен в забытье. Мальчик в дремоте не отдавал себе отчета, ни где он, ни кто лежит рядом с ним, и не старался припомнить что бы то ни было; глядя в потолок, он мечтательно рассматривал надпись "Урсус-философ", не понимая ее смысла, потому что он не умел читать.
Щелканье ключа в замке заставило его приподнять голову.
Дверь отворилась, подножка откинулась наружу. Вошел Урсус. Он поднялся по ступенькам, держа в руке потушенный фонарь.
Одновременно, послышался мягкий топот четырех лап, легко взбиравшихся по подножке. Это был Гомо, возвращавшийся домой вслед за Урсусом.
Мальчик, окончательно проснувшись, вздрогнул.
Волк, вероятно проголодавшийся к утру, раскрыл пасть, ощерив ослепительно белые клыки.
Стоя на подножке, он положил передние лапы на порог, позой напоминая проповедника, облокотившегося на кафедру. Он издали обнюхал сундук, на котором не привык видеть никого постороннего. В прямоугольном проеме двери верхняя часть его туловища вырисовывалась черным силуэтом на фоне светлеющего неба. Наконец он решился и вошел.
Увидев в каморке, волка, мальчик вылез из-под медвежьей шкуры и встал на ноги, заслонив собою малютку, спавшую крепким сном.
Урсус повесил фонарь на крюк, вбитый в потолок. Молча, не спеша, привычным движением снял и положил на полку пояс с инструментами. Он не смотрел по сторонам и как будто ничего не замечал. Глаза у него казались стеклянными. По-видимому, он был чем-то глубоко взволнован. Наконец его мысль прорвалась наружу, как всегда, быстрым потоком слов:
— Вот счастливица! Мертва, совсем мертва!
Он присел на корточки, подбросил в печку выпавший из нее шлак и, помешивая торф, бормотал:
— Нелегко было отыскать ее. Какая-то злая сила запрятала ее на два фута под снег. Не будь со мною Гомо, чутье которого ведет его так же хорошо, как в свое время разум вел Христофора Колумба, я до сих пор вязнул бы там в сугробах, играя в прятки со смертью. Диоген днем с фонарем искал человека, а я ночью с фонарем искал покойницу; поиски Диогена привели его к сарказму, мои привели меня к зрелищу смерти. Какая она была холодная! Я дотронулся до ее руки — настоящий камень. Какое безмолвие в ее глазах! Как это глупо — умирать, зная, что оставляешь после себя ребенка! Не очень-то удобно будет нам втроем в этой коробке. Ну и неприятность! Выходит, я обзавелся семьей. Девочкой и мальчиком.
Пока Урсус произносил эту тираду, Гомо прокрался к печке. Ручка спящей малютки свешивалась между печкой и сундуком. Волк стал лизать ручку.
Он лизал ее так осторожно, что девочка даже не шевельнулась.
Урсус повернулся к волку.
— Ладно, Гомо. Я буду отцом, а ты — дядей.
Не прерывая своего монолога, он с философским глубокомыслием снова принялся помешивать торф в печке.
— Значит, усыновляю. Это дело решенное. Да и Гомо не прочь.
Он выпрямился.
— Любопытно было бы знать, кто повинен в этой смерти? Люди? Или…
Он устремил взор куда-то ввысь и еле внятно докончил:
— Или ты?
И в тяжелом раздумье Урсус поник головой.
— Ночь взяла на себя труд умертвить эту женщину, — сказал он.
Когда он снова поднял голову, его взгляд упал на лицо мальчика, который совсем проснулся и прислушивался к его словам. Урсус резко спросил его:
— Ты чему смеешься?
Мальчик ответил:
— Я не смеюсь.
Урсус вздрогнул и, пристально посмотрев на него, сказал:
— В таком случае ты ужасен.
Ночью в лачуге было настолько темно, что Урсус не разглядел лица мальчика. Теперь, при дневном свете, он увидел его впервые.
Положив обе руки на плечи ребенка, он со все возраставшим вниманием всматривался в его черты и, наконец, крикнул:
— Да перестань же смеяться!
— Я не смеюсь! — сказал мальчик.
По всему телу Урсуса пробежала дрожь.
— Ты смеешься, говорю тебе!
И, тряся ребенка с яростной силой, не то от гнева, не то от жалости, он накинулся на него:
— Кто же так над тобою поработал?
Ребенок ответил:
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
Урсус продолжал допытываться:
— С каких это пор ты так смеешься?
— Я всегда был такой, — ответил мальчик.
Урсус повернулся лицом к сундуку и произнес вполголоса:
— Я думал, что этого уже не делают
Осторожно, чтобы не разбудить спящей малютки, он вытащил у нее из-под головки книгу, которую положил ей вместо подушки.
— Посмотрим, что говорится на этот счет у Конкеста, — пробормотал он.
Это был толстый фолиант в мягком пергаментном переплете. Урсус полистал большим пальцем трактат, отыскивая нужную страницу, разложил книгу на печке и прочел:
— …"De denasatis" . Это здесь.
— И продолжал:
— "Bucca fissa usque ad aures, genzivis denudatis, nasoque murdridato, masca eris, et ridebis semper" . Да, именно так.
Он водворил книгу на полку, бормоча себе под нос:
— Случай, в смысл которого было бы вредно углубляться. Останемся на поверхности явления. Смейся, малыш!
Девочка проснулась. Ее утренним приветствием был крик.
— Ну, кормилица, дай-ка ей грудь, — сказал Урсус.
Малютка приподнялась на своем ложе. Урсус достал с печки пузырек и сунул его в рот девочки.
В эту минуту взошло солнце. Оно только что всплыло над горизонтом. Алые его лучи, проникнув в окно, ударили прямо в лицо малютки, повернувшейся в ту сторону. В зрачках ее, как в двух зеркалах, отразился пурпурный диск светила. Зрачки не сократились, и веки не дрогнули.
— Что ж это, — вскрикнул Урсус, — она слепа!

---

Что-то я одного Финика в последнее время рисую. Ну хотя бы с фоном на этот раз, что уж.
По заказу и идее коленопреклонности  Skyfisha_K.t.E. И для него соответственно =*

@темы: Фурри, Творчество

---

Эта дамочка меня крайне напрягает своими странными... намёками.
Почему я решил это зарисовать? Потому что шёл я себе по летающему городу (никого не трогал), а эта каменная женщина, размером со статую, что есть символично, начала так странно говорить о всяких других дополнительных... любезностях, что привело меня в ступор. Ах да, она очень хочет взглянуть на моё мастерство. Владения. Чем-то.
Да плюс ко всему. Я такой маленький и хрупкий колдунишка, и, когда моё воображение нарисовало нас двоих рядом, случилось замыкание.

@темы: Задрот, Творчество

---

Am F
На краю обрыва, за которым вечность
Ты стоишь один во власти странных грез
И, простившись с миром, хочешь стать беспечным
C G
Поиграть с огнем нездешних гроз

Наконец ты счастлив как никто на свете
Ангельская пыль тебя уносит вверх
Только ей подвластны и восторг, и ветер
В "жидких небесах" звучит твой смех

F G Am
Ангельская пыль
F G E
Это сон и быль!

Am F C G
Безумец, беглец дороги нет
Am F G
Ты видишь неверный свет
Твой ангел зажег мираж огня
Он хочет убить тебя ...

На краю обрыва песня неземная
Музыка богов и голоса богинь
Ты паришь над миром, но торговец раем
Вынет душу из тебя за героин

Ты устал быть птицей и сорвался камнем
Рухнул с высоты, спасаясь от судьбы
На краю обрыва вновь летят на пламя
Сотни мотыльков-самоубийц

@темы: Аккорды

---

Кто бы знал, что настоящий Изумруд так легко отличить от фальшивого всего лишь подержав в руках. В моих предельно реалистичных снах можно испробовать всё то, что невозможно в жизни. Например подержать Изумруд Хаоса и ощутить ту волшебную силу, что он содержит. Это потрясающе ребят.
Он не помещался в моей ладони, его грани переливались, я смотрел на него и осторожно прижимал к груди. И чувствовал себя столь воодушевлённым, словно сейчас оторвусь от земли и подлечу в воздух.
Из этого магического оцепенения меня вывел только слабый блеск в нескольких шагах от меня.
- Ещё один, - я бросился туда и стал раскапывать опилки с землёй, проводя пальцами по граням ещё одного Изумруда. Обратил свой взгляд на напарника.
- Откуда они здесь? - мы оба взглянули на пойманного нами преступника, который стоял рядом. Я копаю дальше, так, голым рукам, складывая камни рядом с собой. Я ощущаю себя не просто ежом, нашедшим их. Я ощущаю себя спасителем, а Изумруды - детьми, бесчестно украденными и погребёнными под толщей земли.
- Здесь все семь! - я ошарашенно вытаскивая на поверхность ещё камни. Теперь они все лежат вокруг меня. Как сложно ими не любоваться. Но у меня нет тяги завладеть ими или украсть. Я просто постигаю всю их величественность и беспомощность в то же время.
Они прекрасны...
Я невесомо провожу указательным пальцем по гране синего изумруда, прикрыв глаза. Почему-то хочется обнять их утешить... шептать: "Вы в безопасности, не волнуйтесь. Вас больше не будут использовать во зло". Насколько глупо это выглядит со стороны меня не волнует.

Иногда я довольно поздно или, по крайней мере, с опозданием, осознаю, насколько я свободен в выборе того, что делать и как делать. Сомнения временами берут вверх, позволяя страху и глупым мыслям овладеть нами и сковать нас и нашу волю.
Сначала я сам ходил за ним, выглядывал из за угла и не смел подойти ближе, вовсе показаться на глаза. Но потом он сам меня нашёл. И тогда я откровенно пожалел, что не убрался куда-нибудь в другую часть сна.
Я сидел на ступеньке фонтана, она стояла напротив, мы о чём-то тихо разговаривали, порядком уставшие после всего того, чем занимались во снах. Я чувствовал какое-то недомогание. Мне казалось, что шерсть моя становится действительно голубой, а не синей.
Он вышел из за угла и заговорил с ней. Ах, как давно он пытался переправить её на сторону зла, но это было невозможно. Или хотя бы настроить против меня.
Голова кружилась. Я смотрел на прозрачную воду, сидел так близко к ней и ощущал какое-то странное родство, меня будто тянуло окунуться в ней лицом и захлебнуться.
- А что это ты сидишь так близко к воде и даже не контузит? - его едкий голос вывел меня из глубоких раздумий. Хотя, нет, это не похоже на раздумья. Мною овладела странная тяга оказаться в воде и не вылезать. Хотя я знаю, что в таком случае задохнусь.
Он злорадно посмеивался и накручивал ус на палец, я недоуменно покосился. Сейчас я осознал, что пропустил мимо ушей всё, что он говорил ей. И теперь она смотрела на меня не то, что обеспокоенно, а со страхом. Моя ошибка, да.
Мог ло ли случиться такое, что я заразился от одного из этих паразитов на предыдущей миссии?
- О чём ты...?
- Ох, да ладно, все мы знаем, что это значит. Именно то, о чём ты стараешься молчать, - нет, я правда не понимаю о чём он. Но кое что понимаю точно - он навешал ей какой-то лапши на уши, которая совсем отличалась от правды. Что-то мне подсказывает, что переубедить не получится. Она пятится от меня. Сейчас убежит. Он смеётся.
И когда она ушла, он продолжил. Слушать получалось плохо, меня мутило.
- Теперь ты будешь в моей власти ровно до тех пор, пока я не захочу тебя освободить. Ты не сможешь выжить без меня, я буду ослаблять действий болезни, а потом она снова будет накрывать тебе с головой. И это будет продолжаться столько, сколько я захочу.
Знаете, что ощущается в подобные моменты. Полное отчаяние. Всё в жизни становится безразлично. Даже угрозы. Некоторое время я просто ходил по пустым и стальным, холодным коридорам, понимая, что мне абсолютно плевать на всё. На него, на жизнь, на друзей, на то. выберусь я или нет. На то, что со мной будет.
Сколько прошло дней или недель - я не знаю. Я встал на пороге, всё ещё страшно больной и на гране смерти. Там, на свободе, была осень. Там было страшно холодно, дул беспощадный ветер. Я шагнул прочь. Просто пошёл. Голос останавливал меня, нелепые и скоропостижные фразы.
- Ты не можешь уйти!
Или
- Стой! Всё не так, всё.... просто.... - попытки что-то объяснить, чего-то добиться. Я оборачиваюсь через плечо. Холодно, так холодно. Там, на базе, конечно, очень тепло. Но там тюрьма. Даже если ты испытываешь потребность в ком-то - никогда и ни в коем случае нельзя заставлять этого человека находиться рядом. Даже заперев его в клетке и поставив её рядом с собой. Вы этим ничего не добьётесь.
- Она всё узнает о тебе, если ты посмеешь уйти!
Я остановился, закрыл глаза, улыбнувшись. Ах, как болит голова. Повернулся.
- На здоровье, рассказывай, - он определённо не ждал такого ответа, посему встал в ступоре. Я зашагал прочь.
Дорога размыта дождём, грязь под ногами. Пальцы вот вот окоченеют от холода. Но я иду и улыбаюсь. Даже замёрзнуть на улице насмерть лучше, чем быть в неволе. И я чувствую полное довольство этим. Ощущаю где-то там далеко его взгляд в спину. Наверное, ждёт, что я вернусь. Но я ухожу дальше и продолжаю улыбаться. Я рад тому, что смог сделать шаг. Я чувствую себя свободным. Да, я замерзаю. Да, я всё ещё болен, и, стоит мне увидеть лужу, тело мгновенно попытается утопиться в ней.
Но никто не смеет мной помыкать. Какие бы чувства за этим не скрывались.

@темы: Сны

---

Em
Этот парень был из тех,
C G
Кто просто любит жизнь.
Em
Любит праздники и громкий смех,
C D
Пыль дорог и ветра свист.
Am G
Он был везде и всегда своим,
D Am
Влюблял в себя целый свет,
D Em
И гнал всегда свой байк, а не лимузин -
C D
Таких друзей больше нет.

И в гостиной при свечах
Он танцевал, как бог.
Но зато менялся на глазах,
Только вспомнит шум дорог.
Все, что имел, тут же тратил
И, за порог сделав шаг,
Мой друг давал команду братьям,
Вверх поднимая кулак.
Em C D
Припев: Ты - летящий вдаль, вдаль ангел.
C H7 Em
Ты - летящий вдаль, вдаль ангел.
C D
Ты один только друг, друг на все времена,
C D
Немного таких среди нас.
Am C G
Ты - летящий вдаль беспечный ангел.

Под гитарный жесткий рок,
Который так любил,
На Харлее он домчать нас мог
До небес и звезд любых.
Но он исчез и никто не знал
Куда теперь мчит его байк.
Один бродяга нам сказал,
Что он отправился в рай.

Ты - летящий вдаль, вдаль ангел.
Ты - летящий вдаль, вдаль ангел.
Но стал союзником рая в ту ночь
Против тебя одного.
Ты - летящий вдаль, вдаль ангел.
Ты - летящий вдаль беспечный ангел.

@темы: Аккорды

---

Am F
На краю обрыва, за которым вечность
Am F
Ты стоишь один во власти странных грез
Am F
И, простившись с миром, хочешь стать беспечным
C G
Поиграть с огнем нездешних гроз

Наконец ты счастлив как никто на свете
Ангельская пыль тебя уносит вверх
Только ей подвластны и восторг, и ветер
В "жидких небесах" звучит твой смех

F G Am
Ангельская пыль
F G E
Это сон и быль!

Am F C G
Безумец, беглец дороги нет
Am F G
Ты видишь неверный свет
Твой ангел зажег мираж огня
Он хочет убить тебя ...

На краю обрыва песня неземная
Музыка богов и голоса богинь
Ты паришь над миром, но торговец раем
Вынет душу из тебя за героин

Ты устал быть птицей и сорвался камнем
Рухнул с высоты, спасаясь от судьбы
На краю обрыва вновь летят на пламя
Сотни мотыльков-самоубийц

---

"Я лягу не позже полуночи, не позже полуночи, да!" - твердил Сон.
Пффф... кто-нибудь когда-нибудь слушает Сона? Вот и не надо.

---

А кто вы в сказке?

---

Am
Смутное время -
Dm G
Призрак свободы на коне,
Кровь по колено,
Словно в каком-то диком сне,
Dm Em
Тешится люд - бьют старых богов,
Молится люд - ждут праведных снов.

В небе комета -
Близких несчастий верный знак,
Воины света
Павших сжигают на кострах,
Воины тьмы - мир - взяли в кольцо,
Тысячи птиц вниз рухнут дождем.

F
Мы не знаем, кто мы -
G
Дети красной звезды,
Dm
Дети черной звезды
E E7
Или новых могил...

Am
Танец смерти
F G
Прост и страшен,
Но пока не пробил час,
За грехи всех предков наших
Время смут карает нас!

Мы еще живы!
Кто-то спасется, кто-то - нет,
Диким порывом
В крепости нашей гасит свет,
Сорванный флаг - знак - к сдаче врагам,
Но нас не возьмешь - врешь - мы живы пока!

Смутное время -
Призрак свободы на коне,
Кровь по колено,
Словно в безумном диком сне,
Тешится люд - бьют старых богов,
Молится люд - ждут праведных снов.

@темы: Аккорды

---

Сегодня техника ко мне благосклонна. С утра, правда, опять слетел сервер и все моды на нём и долго гадал, что ещё такого сделать, чтобы всё работало. Ничего не получалось. В любом случае, с мамой поехал к своей тёте. Вчера я помогал ей выбрать и купить системный блок, монитор, клаву с мышкой, бесперебойник, колонки и принтер со сканером. Сегодня всё это нужно было поставить, подключить и установить.
Все помнят, как любит меня техника. И я ещё предвещал не один час весёлых с ней бесед. Бесперебойник так угрожающе шипел, что я думал, что в какой-то момент он таки накинется на меня. Но нет. Сегодня всё было хорошо. Конечно, в том понятии, в котором может быть у меня и у техники.
Самым тяжёлым этапом оказался принтер, который постоянно утверждал, что я не вынул документации. В тех поддержке мне сказали, что какая-то защита не снята. Разобрал принтер и таки нашёл эту одну несчастную плёнку, которая была спрятана глубоко за картриджами. Всё заработало.
Вернулся домой и неожиданно с нуля поднял сервер. И сервер тоже заработал со всеми штуками, что в него входили.
Такая вот красота.
А потом ходил с мамой и младшим братом в кино на Иллюзия Обмана. Опять. Пересмотрел свою позицию о пятом всаднике в лучшую сторону. На первом просмотре он мне не понравился, как и концовка. На втором - наоборот.

@темы: Я и техника

---

«Если я пишу "Жизньубога" слитно, это не описка и не моя безграмотность, это позиция и игра слов. Это все закольцовывает и объясняет, почему Бог, а не Черт.» Диана Балыко.

---

Концепт на нового персонажа (незаконченный)

ФИО: Отсутствует. Представляется как Дио, Домино, Дивас, Худо, Худай, Тейри.
Раса: Отсутствует. Предпочитает образ снежного барса.
Пол: Мужской
Возраст: ~900 лет
Характер: Приколист и раздолбай, действующий по желанию левой пятки. Не любит правил, ограничений и предпочитает большинство вещей в жизни, как и саму жизнь, воспринимать довольно просто и поверхностно, прекрасно зная, что мало что в ней имеет действительный смысл. Придерживается позиции о том, что лучше наслаждаться вкусным тортом, чем рассуждать о том, какой он и сколько в нём калорий. Добродушен, но в большинстве случаев безразличен. Не навязывает своего мнения, но всегда его имеет при себе. Считает, что биться головой об стену, пытаясь что-то доказать - глупо. Лучший учитель - время. Всё рассудит и расставит.
Азартен и игрив. Любит общаться, рассуждать и делиться своими знаниями и эмоциями. Лёгок в эмоциональном плане. Если заведётся - быстро способен успокоиться и взять себя в руки.
Говорит о себе с большой буквы, но эгоизмом не страдает, хотя и выделяет себя в числе других как нечто совершенно иное, но вполне справедливо.
Весел и беспечен. В компании с самим собой не скучает, любит пошутить (сам пошутил - сам посмеялся).
Неумолимо жаждет узнать того, кто стоит над ним. Проще говоря, ищет своего Бога, в которого мог бы поверить. На этой почве ощущает себя ужасно одиноким и брошенным.
Является сущность, ожившей благодаря воздействию массового сознания. В простонародье своего измерения именуется Богом. Так как не является чем-то материальным, а представляет из себя одно большое мощное сознание, способен принимать различные формы, внешность, черты, находиться в разных временных и пространственных локациях неограниченно много
Всесилен, но зависим от тех, кто в него верит.

Образ Бога взят из пьесы Дианы Балыко "Жизньубога"

---

Не понятно вообще, для кого я ставлю статусы в аське. И обязательно, если ставлю статус "не беспокоить", то всем. Сразу. Надо. Лезть. Со всевозможной хернёй! А когда стоит "недоступен" удивляться, хера ли я так долго отвечаю и вообще "ой, я тебя не отвлекаю?"
Сегодня тот самый день, который может гореть адовым пламенем, ибо я нихрена толкового не сделал. Ничего не делается, всё валится из лап, настроение говно, поспать сейчас так и не удалось.

@темы: Ненависть

---

Безмерно благодарен тем людям, которые могут просто так взять и позвонить. Просто поговорить.

@темы: Стая, Красота да и только