Сука шаман
- Не отставай! - бодрый голос пролетел через две крыши, долетая до адресата. Ответ не заставил себя ждать.
- Я не могу так быстро! - запыхавшийся и усталый, второй голос споткнулся о карниз, но таки достиг цели.
- Можешь! - два ежа, со стороны так просто два придурка, скакали с крыши на крышу, не останавливаясь и преодолевая одну за другой. Ветер бил в лицо, а под ногами попеременно расстилался то рубероид, то пропасть, выстроенная из пролётов, верёвок, окон и кирпичей. И как по-вашему? Что ощущать приятнее? Плотную поверхность крыши подошвой кроссовка или пустоту пролёта, мимолётную и опасную, но, тем не менее, так и манящую: "Перепрыгни меня! Давай! Ощути меня! Ощути свободу!" Зависит ли это только от восприятия? Может быть.
Свобода есть не только в этом прыжке, который ты ощущаешь с замиранием сердца, когда пролетаешь от одного карниза к другом, она везде. И в ветре, который, точно заигрывая, забирается под одежду, щекочет и вызывает мурашки. Она и в стуке обуви, отмеряющей бег и дальность будущего прыжка, ритме движения и жизни. Она в дыхании - ровном или рваном - каждом вдохе и выдохе. Проходя сквозь нас, наполняя лёгкие, вырывается наружу. И снова по кругу. Она везде и ощутить её можно по-всякому. Даже тогда, когда носок кроссовка цепляется за трубу, равновесие теряется, а жёсткая поверхность крыши раздирает коленки в кровь. Даже тогда.
Свобода.
- Фух, не, ну хоть пять секунд мне дай, - серый ёж поднимается на ноги и отряхивает джинсы. Довольно мимолётно. Так, словно важно не отчистить их от грязи, а просто провести рукой. Второй, синий, или голубой, тут уже от восприятия зависит, останавливается у карниза и оборачивается, начиная покачивать головой вправо и влево в каком-то странном, но определённом такте. Вскоре произносит с улыбкой.
- Пять секунд прошло.
- Мне казалось, ты ненавидишь делать всё по расписанию.
- Это верно, терпеть не могу. Но иначе мы не успеем, - не тратя время на объяснения, ёж преодолевает ещё один пролёт. Высота увеличивается мерно и неторопливо. Из сантиметров складываясь в этажи. Дома гордо возвышаются над городом и, несомненно, если бы у них были головы, они бы вскидывали их самовлюблённо и надменно. Но тогда по ним было бы гораздо сложнее прыгать, не так ли, братик? Только представь себе, как они бы вертели носами, точно осматривая свои владения. И, несомненно, каждый думает про себя, что он один тут такой. Что он самый высокий. И всё, что лежит под ним, принадлежит ему бесспорно. Дома ещё выше думают похоже. Так что не в росте дело.
- Не думаю, что от опоздания в несколько секунд что-то сильно изменится.
- В данном случае нет. А вообще - да, - беспечно отозвался ёж. Не ясно ещё, как ему самому было удобнее думать, посему, видимо, в подтверждение этого, синий ещё и пожал плечами. Ответ, не требующий дополнительных вопросов. Они и не были заданы.
Самый высокая. Самая гордая и надменная крыша, которую только можно здесь найти. Лучи заходящего солнца мягко и ласково поглаживают город, постепенно скатываясь назад. Солнце, выглядывающее только своей макушкой, лениво заворачивается в одеяло из ночи, пропадая под ним. Но глаза небесного светила ещё открыты. Они устало смотрят в окна, точно проверяя, кто уже лёг, а кто только собирается. А кто и вовсе только что проснулся. Проводя своими тонкими пальцами по оконным рамам, оно удаляется, не желая быть назойливым или настойчивым. Однако чувствуется в его уходе какое-то нежелание отдавать смену сестре-луне. Но ничего не поделать.
Провожать солнце на покой каждый день - затея глупая и бессмысленная. Но я уверен, что иногда ему бывает приятно, когда его провожают.
- Как часто ты желаешь солнцу спокойно ночи? - Ёж остановился, но садиться не стал. Он стоял на краю крыши, глядя вдаль. Второй встал рядом, ловя прикосновения.
- Думаю, ни разу не желал... а ты? - В этой фразе не было вины. Как и в той, что произнёс после синий.
- Да и я тоже. Но в любом случае, это звучит лучше, чем желать Луне доброго утра, - короткий смешок и воцарившаяся тишина. Попытка распробовать и понять, почувствовать и проникнуться. Даже здесь есть свобода. И её нельзя описывать. Можно лишь ощущать. Протянуть руку и наблюдать, как угасающие остатки светлого дня проходят меж пальцев, неощутимо и в то же время так чувственно. Щуриться на блики, отражающиеся от стёкол и мечущиеся от одного окна к другому.
Но когда тишина становится очень натянутой, тянет что-нибудь сказать. Что-нибудь длинное и содержащее какой-то смысл. И часто он не понятен никому, кроме тех, кто имеет к этим словам непосредственное отношение.
- Ты помнишь, как ты впервые заговорил со мной? - вопрос был риторическим. Посему и времени ответить предоставлено не было, - Я был в жуткой печали, а ты пришёл и просто сказал: "Не грусти".
Короткий кивок.
- Так что благодарить тебя могу только я. Если бы не ты, мы бы не познакомились.
- Это я тебя должен благодарить.
- Нет я!
- Ничего подобного.
- Не спорь.
- А вот буду! - если бы под рукой была подушка, даю зуб, она огрела бы кого-нибудь по голове. Сначала одного, потом второго. А после прозвучала бы фраза, которая всегда оканчивает такой спор. Но так как подушек под рукой не имелось, действие сразу перешло к ней. Так кто же кому должен быть благодарен?
- Мы оба, - с улыбкой произнёс серый. И с этим никак нельзя было поспорить.
Либо вместе, либо никак. Другого выбора не дано.
- Я не могу так быстро! - запыхавшийся и усталый, второй голос споткнулся о карниз, но таки достиг цели.
- Можешь! - два ежа, со стороны так просто два придурка, скакали с крыши на крышу, не останавливаясь и преодолевая одну за другой. Ветер бил в лицо, а под ногами попеременно расстилался то рубероид, то пропасть, выстроенная из пролётов, верёвок, окон и кирпичей. И как по-вашему? Что ощущать приятнее? Плотную поверхность крыши подошвой кроссовка или пустоту пролёта, мимолётную и опасную, но, тем не менее, так и манящую: "Перепрыгни меня! Давай! Ощути меня! Ощути свободу!" Зависит ли это только от восприятия? Может быть.
Свобода есть не только в этом прыжке, который ты ощущаешь с замиранием сердца, когда пролетаешь от одного карниза к другом, она везде. И в ветре, который, точно заигрывая, забирается под одежду, щекочет и вызывает мурашки. Она и в стуке обуви, отмеряющей бег и дальность будущего прыжка, ритме движения и жизни. Она в дыхании - ровном или рваном - каждом вдохе и выдохе. Проходя сквозь нас, наполняя лёгкие, вырывается наружу. И снова по кругу. Она везде и ощутить её можно по-всякому. Даже тогда, когда носок кроссовка цепляется за трубу, равновесие теряется, а жёсткая поверхность крыши раздирает коленки в кровь. Даже тогда.
Свобода.
- Фух, не, ну хоть пять секунд мне дай, - серый ёж поднимается на ноги и отряхивает джинсы. Довольно мимолётно. Так, словно важно не отчистить их от грязи, а просто провести рукой. Второй, синий, или голубой, тут уже от восприятия зависит, останавливается у карниза и оборачивается, начиная покачивать головой вправо и влево в каком-то странном, но определённом такте. Вскоре произносит с улыбкой.
- Пять секунд прошло.
- Мне казалось, ты ненавидишь делать всё по расписанию.
- Это верно, терпеть не могу. Но иначе мы не успеем, - не тратя время на объяснения, ёж преодолевает ещё один пролёт. Высота увеличивается мерно и неторопливо. Из сантиметров складываясь в этажи. Дома гордо возвышаются над городом и, несомненно, если бы у них были головы, они бы вскидывали их самовлюблённо и надменно. Но тогда по ним было бы гораздо сложнее прыгать, не так ли, братик? Только представь себе, как они бы вертели носами, точно осматривая свои владения. И, несомненно, каждый думает про себя, что он один тут такой. Что он самый высокий. И всё, что лежит под ним, принадлежит ему бесспорно. Дома ещё выше думают похоже. Так что не в росте дело.
- Не думаю, что от опоздания в несколько секунд что-то сильно изменится.
- В данном случае нет. А вообще - да, - беспечно отозвался ёж. Не ясно ещё, как ему самому было удобнее думать, посему, видимо, в подтверждение этого, синий ещё и пожал плечами. Ответ, не требующий дополнительных вопросов. Они и не были заданы.
Самый высокая. Самая гордая и надменная крыша, которую только можно здесь найти. Лучи заходящего солнца мягко и ласково поглаживают город, постепенно скатываясь назад. Солнце, выглядывающее только своей макушкой, лениво заворачивается в одеяло из ночи, пропадая под ним. Но глаза небесного светила ещё открыты. Они устало смотрят в окна, точно проверяя, кто уже лёг, а кто только собирается. А кто и вовсе только что проснулся. Проводя своими тонкими пальцами по оконным рамам, оно удаляется, не желая быть назойливым или настойчивым. Однако чувствуется в его уходе какое-то нежелание отдавать смену сестре-луне. Но ничего не поделать.
Провожать солнце на покой каждый день - затея глупая и бессмысленная. Но я уверен, что иногда ему бывает приятно, когда его провожают.
- Как часто ты желаешь солнцу спокойно ночи? - Ёж остановился, но садиться не стал. Он стоял на краю крыши, глядя вдаль. Второй встал рядом, ловя прикосновения.
- Думаю, ни разу не желал... а ты? - В этой фразе не было вины. Как и в той, что произнёс после синий.
- Да и я тоже. Но в любом случае, это звучит лучше, чем желать Луне доброго утра, - короткий смешок и воцарившаяся тишина. Попытка распробовать и понять, почувствовать и проникнуться. Даже здесь есть свобода. И её нельзя описывать. Можно лишь ощущать. Протянуть руку и наблюдать, как угасающие остатки светлого дня проходят меж пальцев, неощутимо и в то же время так чувственно. Щуриться на блики, отражающиеся от стёкол и мечущиеся от одного окна к другому.
Но когда тишина становится очень натянутой, тянет что-нибудь сказать. Что-нибудь длинное и содержащее какой-то смысл. И часто он не понятен никому, кроме тех, кто имеет к этим словам непосредственное отношение.
- Ты помнишь, как ты впервые заговорил со мной? - вопрос был риторическим. Посему и времени ответить предоставлено не было, - Я был в жуткой печали, а ты пришёл и просто сказал: "Не грусти".
Короткий кивок.
- Так что благодарить тебя могу только я. Если бы не ты, мы бы не познакомились.
- Это я тебя должен благодарить.
- Нет я!
- Ничего подобного.
- Не спорь.
- А вот буду! - если бы под рукой была подушка, даю зуб, она огрела бы кого-нибудь по голове. Сначала одного, потом второго. А после прозвучала бы фраза, которая всегда оканчивает такой спор. Но так как подушек под рукой не имелось, действие сразу перешло к ней. Так кто же кому должен быть благодарен?
- Мы оба, - с улыбкой произнёс серый. И с этим никак нельзя было поспорить.
Либо вместе, либо никак. Другого выбора не дано.
Любимому братику, Фаргусу.